Нет расстояний, нет границ,
Вневременная бездна света,
И отблески знакомых лиц
Мелькнут и исчезают где-то.
Вы были, есть или ушли? –
- Кричу, и не дают ответа,
И только эхо первосвета,
И только первозвук вдали.
Салютовали палачу,
Отцу народов, корифею,
Все людям нашим по плечу,
Вот только умерших жалею.
И у замученных прошу,
За что – не ведаю – прощенье.
Кому же я теперь служу?
Блеснет ли хоть на миг прозренье?
В глазах усатый иезуит,
Кто виноват, что было это?
И кто за ним теперь стоит,
Какой иной борец со светом?
А, может быть, в подвалах сна,
Морщины памяти стирая,
Опять чудовище рождая,
Свое подбрюшье рвет страна?
Я в это верить не хочу.
Не сокрушить любому змею.
Тяжелым шепотом кричу
О том, что выкрикнуть не смею.
Немое вдруг заговорит,
Когда его язык родится.
И то, что зрячему приснится, –
Слепому будет вместо глаз.
Забиты гвозди вместо глаз,
И, только шляпками вращая,
Душа моя в который раз
Постичь былое обещает.
В глазах усатый иезуит,
Кто виноват, что было это?
И кто за ним теперь стоит,
Какой иной борец со светом?
Ты, измоловший Гумилева,
Палач с насиженной душой,
Раздавят гусеницы слова –
И станешь пылью, пустотой.
Или шагающим скелетом,
Бушлатом с финкою в зубах,
Тебя настигнет по приметам
Мой ощетинившийся прах!
Мой или, может быть, другого,
Палач с приклеенным лицом,
Не измолол ты Гумилева,
Себя отпраздновал свинцом!
Юрию Кузнецову
В небесах жил великий поэт
И ушел, не постигнутый, в вечность,
Представляет он в ней человечность -
В первосвете различия нет.
Все с ним там: золотая гора,
Первый снег, облака, Афродита…
И что небом казалось вчера –
Ныне точка в живом алфавите.