Земля

После пожара местечко как-то приуныло. Люди собираются кучками и либо подолгу молчат, либо жалуются друг другу на трудную жизнь.

На днях я слышал, о чем говорили у нас под окном.

— Если бы было несколько фабрик, — сказал кто-то.

Но другой возразил недовольным тоном:

— Видели мы эти фабрики!..

— Мы видели только дым, потому что фабрика сгорела. Но от нее тоже было мало радости, потому что народ беден, некому было покупать стулья, ни у кого денег нет...

И вот появился Каминер и стал сердиться.

— Чего вы хотите? Невозможно всё сразу устроить. Смотрите... — Он показывает рукой на жалкие домишки, сбившиеся в кучу, на нищие лавчонки и на тусклый фонарь, еле освещающий базарную площадь. — У нас пятьсот восемнадцать семей. Из них сто сорок восемь — портные, сапожники, жестянщики, шорники, кожевники, кузнецы, бондари, маляры, столяры...

— Переплетчики, извозчики... — подсказывает кто-то.

— Заготовщики, плотники... — продолжает Каминер. — И более двухсот семей лавочников и всяких бедняков, которые вообще ни к чему не приспособлены. Невозможно для всех сразу найти работу...

Он обращается к моему сварливому дяде Менаше:

— У вас есть свой домик, маленький домик, но покуда вы его построили, у вас, вероятно, не раз глаза на лоб вылезали, потому что было трудно. и живется вам в этом домике не очень хорошо, как мне кажется. А мы только-только заложили фундамент, чтобы построить новое государство и такое, чтобы всем таким труженикам, как вы, было в нем хорошо, а вы хотите, чтобы все сделалось сразу!..

И тут стало известно, что желающие заняться сельским хозяйством могут получить землю. Все местечко всполошилось. Каминер и секретарь парткома Ищенко стали ездить хлопотать в губернский город, но дело подвигалось медленно.

— Если бы Ленин знал! — как-то сказал мой отец. — Если бы кто-нибудь набрался ума и написал ему...

— Он все еще болен! — возразил дядя Менаше, который у нас считается человеком осведомленным. — Сам Семашко подписывался. Не дай бог, если с Лениным что-нибудь случится...

Многие мечтают переселиться на землю.

А Сролик хотел бы уехать на завод, только далеко-далеко. Он будет работать и станет комсомольцем. А потом он будет учиться, а когда кончит ученье, он будет строить фабрики, чтобы все могли получить работу. Кроме того, он мечтает отправиться в Индию или в Африку. Там он станет революционером. Мне тоже иногда приходят в голову такие мысли.

Частенько, особенно по вечерам, когда на улицах пустынно и на базаре раскачивается единственный на все местечко фонарь, на меня находит тоска и меня тянет уехать куда-нибудь очень далеко. Мне хочется уехать и совершить что-то большое, важное. Я рассказываю Сролику, что у меня есть знакомый, но фамилии Магид, и он нам поможет. Мы обнимаемся и даем друг другу слово ехать вместе. Мы лежим тогда долго-долго с открытыми глазами у нас на чердаке и никак не можем уснуть.

Я уже даже написал Магиду письмо:

«Дорогой товарищ Магид! У меня ночует мой приятель Сролик, который хочет уехать отсюда со мной вместе, потому что мы оба поклялись работать и жить вместе и совершить что-нибудь большое. Но здесь мы ничего такого совершить не можем. У нас очень тоскливо. Каминер говорит, что в местечке слишком много портных и лавочников. Он недоволен тем, что нам до сих пор не дали земли и у нас нет фабрик. И мне уж надоело наше местечко. Я хочу приехать к вам со своим приятелем Сроликом, чтобы вместе с вами работать, учиться и бороться за пролетариат.

Ваш Ошер!»

...Все новости я обычно узнаю первым.

Вчера, доставив с вокзала газеты, мы со Сроликом забрались на чердак и принялись распаковывать их и сортировать.

Кругом спят, только мы бодрствуем. Новости со всего света приходят сначала к нам, а уж мы разносим их по местечку.

Ленин очень болен. Всем хочется знать, как он себя чувствует. Мы начинаем прямо с бюллетеня и узнаем, что ему лучше. Утром мы всем сообщим, что Ленин выздоравливает. Мне очень хочется, чтобы он поскорей выздоровел. Поставив свечу на пол, я принимаюсь просматривать картинки в журналах, потом разглядываю плакаты, которые нам все время присылают. Сролик просматривает газеты и что-то бормочет.

Мы лежим друг против друга. Между нами на полу потрескивает восковая свеча.

— Ошер!

Я чувствую руку Сролика па своем плече. Но я погружен в чтение и даже не оборачиваюсь.

— Ошер! — восклицает он снова.— Земля!.. Земля, Ося!

Он вскакивает и принимается размахивать газетой.

— Земля! — Он сует мне газету в руки и тащит к свече. — Смотри! — тычет он пальцем. — Евреям дают землю! Всем дают землю. Мы будем работать на земле!..

Я не сразу все постигаю. Но потом я сам ору:

— Земля! Земля!

Сролик говорит, что должен немедленно сообщить своему отцу, и убегает.

Спускаюсь с чердака и я. Врываюсь в дом. Там тихо.

— Земля! — кричу я. — Земля!..

— Какая земля? Что с тобой? — в испуге спрашивает отец.

— Все на землю!

— Боже мой, что случилось? — кричит мать.

Однако я не могу с ними долго разговаривать, к тому же они совершенно заспаны. Быстро раздеваюсь и валюсь в постель. Но заснуть не могу. Надо, чтобы отец поехал на землю. Я уже рисую себе, как, встав на рассвете, сам отправлюсь в поле пахать. А вокруг дома поля, и аисты вьют гнезда на крыше нашего сарая. Это моя мечта. Как Голда и Каминер, я мечтаю о том, чтобы закрылись все грошовые еврейские лавчонки, чтобы сгинула вековечная нищета.

Рано утром пришел Каминер еще с кем-то. Они осмотрели наш двор и сказали, что поставят у нас лошадей и повозки, а на чердаке свалят сено.

В Совете творилось в этот день нечто невообразимое. Народу собралось столько, что не протолкаться.

Оказывается, важную новость все уже узнали без меня и без моих газет. Еще вчера утром Каминер приехал с человеком, которого называют «уполномоченный», и сейчас они уже записывают желающих получить землю. Правда, мои родители никуда ехать не собираются, потому что отец имеет работу, но все же приятно видеть, как повеселели люди в нашем местечке.