Ночи чёрные молнии мечут,
Давят хмурью сердитых бровей,
Скачут лютые ветры навстречу
Рысаками орловских кровей.
Протянулась стальная дорога
В неба чёрную пасть, и туда
Уползает под собственный грохот
Эшелона гремучий удав.
Что там: Гомель, Иркутск иль Анапа?
Всё равно шелопай семафор
Поднимает услужливо лапу
Не желая вступать в разговор.
Ни одной живой души на свете
Я разлукой горькой не ожёг.
Были мне попутчиками ветер
Да порожний вещевой мешок.
Ветер топчет вешние полянки.
А мешок, за жадности оскал,
Я, озлясь, зарезал на портянки
И портянки в клочья истаскал.
Знойный июнь.
За окошком с деревьев высоких
Падает пух «на ресницы и плечи подруг».
»Женщина-знамя»…
Стихов гениальные строки
Ты, на себя примеряя, смакуешь на слух.
«Женщина-музыка…»
Боже, с каким упоеньем
В лучшее время, случалось, и я запою.
Помузицируй одна. Ну, а я – человек настроенья:
Дай мне додумать о женщине думу свою.
Музыку в женщине слышит не каждый,
не в каждой.
Видит не каждый не в каждой
увиденный свет.
»Женщина – тряпок и мяса вязанки» однажды
К слову, заметил другой знаменитый поэт.
Я изучил вас от левой пяты до макушки.
Вниз, от макушки до кончика
правой пяты.
Многое в вас от прекрасной
Царевны-лягушки.
Многое в вас от зловредной
старухи-Яги.
Многим из вас
и души и стихов моих пальма.
Многих из вас я никак не приемлю
душой…
»Женщина-знамя, когда мы сражаемся».
Бальмонт
Высказал это о Женщине с буквы большой.
Сказано так, что ни мне,
ни кому-то другому
Лучше, вернее сказать нипочём не суметь.
Женщина – высь бесконечная,
женщина – гибельный омут,
Женщина – Жизнь,
нехорошая женщина – Смерть.
…Знойный июнь —
мимо наших заштопанных окон.
Гонят подруг наших
пух тополей и жара…
Что же ты, «знамя» моё,
что же ты, «музыка», сникла-умолкла,
Будто прочла мои думы,
как старый журнал?
Всё доказано, всё проверено,
И всему по заслугам честь…
Изо всех поэтов, наверное,
Самый худший я, что ни есть.
Только мне вот до чёртиков верится, —
Что-то есть и во мне, в плохом,
И, что в самое чёрствое сердце
Я войду хоть одним стихом.
Опять потянуло к перу.
Я в руки перо беру.
А что-то на этот раз
Родится из-под пера?
Кипеньем живой души
Да будут и даль, и ширь,
Веселье и боль, и грусть…
А! Что ни родится – пусть.
Мысль и моя, и седока —
Поспеть бы засветло к ночлегу…
По бездорожью кое-как
Тащу гружёную телегу.
А впереди — крутой подъём,
А на возу – погонщик-боров.
Заговорит ли совесть в нём —
Сойдёт ли с воза он, хоть в гору?
Как ни легко катиться вниз —
Наверх не вымчать и с разбегу…
— Погонщик, слезь да подтолкни!
Да не меня толкай – телегу!
Я ужасно похож на коня,
Я бегу, издавая топот.
То ли кто погоняет меня,
То ли время шальное торопит?
Я бегу, беспокоясь о том —
Не свалиться бы в этакой гуще.
Упаду – не подняться потом —
Зашибёт меня сзади бегущий.
Сзади, спереди – топота гул:
Будто мчимся от гибели к свету.
Все бегут, ну, и я бегу.
И опомниться времени нету.
Лишь порой, замедляя аллюр,
Успеваю подумать в спешке:
»Хорошо быть одной из ведущих фигур.
Каково-то быть пешкой?»
Вот и век доживаю, а всё не пойму,
Что отрадней – ошейник, ярмо иль хомут?